Шестнадцать против одного или (Не)ограниченные возможности (версия 2.0)

«− Вы в качестве консультанта приглашены к нам, профессор? − спросил Берлиоз.
− Да, консультантом.
− Вы − немец? − осведомился Бездомный.
− Я-то?.. − Переспросил профессор и вдруг задумался. − Да, пожалуй, немец… − сказал он.
− Вы по-русски здорово говорите, − заметил Бездомный.
− О, я вообще полиглот и знаю очень большое количество языков, − ответил профессор.
− А у вас какая специальность? − осведомился Берлиоз.
− Я − специалист по черной магии.»

Прилетела ко мне на днях такая замечательная ссылка.

Про гиперполиглотов пишется и говорится в последнее время достаточно много.  Два языка. Пятнадцать языков. Без видимых усилий «переключаются» с одного на другой. Расширенные функции процессора.

А меня все в крайности бросает. И вспомнился мне другой клип (ну и что, что там в конце моя фамилия — я не о том сейчас).

Один язык с трудом. Ни одного языка. Ноги не той формы. Пальцев меньше. Походка кособокая. С чипом беда? Процессор изготовлен в Китае кустарным способом?

Почему у меня ощущение, что эти расходящиеся линии сходятся, да не в бесконечности, а прямо здесь, рядом?

Он учил меня  французскому и ивриту, пел в хоре оперного театра где-то в Лондоне и чуть ли не с самим Крамником сражался в шахматы. Страдал десятком аллергий, включая (внимание!) аллергию на солнечный свет — у него глаза от солнца слезились. Ходил, странно подпрыгивая. Рассказывал о повторяющемся сне: «Я живу на острове. Один. Потому что главный». Не знал, что делать со мной, когда я у него на плече рыдала от очередной несчастной любви. Обладал роскошным баритоном, легко научился играть на гитаре, но слушать его не любили. Потому что чего-то не хватало в его пении. Эмоций, что ли… И в речи тоже. Да, помню, мне всегда казались чуть механическими его интонации. Однажды он уехал далеко-далеко и зажил там счастливо и спокойно. Каждый год поздравляет меня из своего далека с днем рождения. Потому что помнит наизусть. Да не от того, что как-то по-особому относится. Просто память такая. Все помнит.

Ее в 1998-м выгнали из школы, объявив необучаемой. У нее эписиндром и сомнительный, но перечеркивающий жизнь диагноз «умственная отсталость». Она играет в «Особом театре». Очень верно, хотя и не очень уверенно поет Autumn Leaves. Может наизусть выучить текст любой длины. Обладает приятным голосом. Чего-то не хватает в ее исполнении. Эмоций, что ли… И в речи интонации чуть механические. Всегда знает, что и где нужно делать. Когда она входит в комнату, все как-то внутренне «подбираются». Почему-то становится понятно, что она здесь — главная. Она сидит со мной рядом на деревянном крыльце полубани-полусклада в саду где-то на севере Урала, смотрит на солнце не щурясь и рассказывает, что хочет себе швейную машинку домой, но пока проблемы. «А что значит autumn leaves? Осенние листья? Интересно. Пойдемте, обедать пора». И идет впереди в черной кофте, чуть сутулясь и … странно подпрыгивая. Встаю и иду следом.

Мне тоже хочется подпрыгивать и говорить механическим голосом. Или не хочется? Или я и так это делаю время от времени? От гениев до «ограниченных». От ускоренных до замедленных… Где же в этом спектре место «нормальных»? Or rather «those who are seen as normal»? Что-то мне подсказывает, что так называемые «крайности», возможно, окажутся в центре его (спектра), вместе со «среднестатистическим населением», да и сам спектр может оказаться лишь иллюзией. А я? Куда деться мне?

Коршун кружит надо мной подозрительно низко, так, что можно рассмотреть перья в его хвосте. В панике мечутся от дерева к дереву ошалелые голуби. Не меняя траектории, носятся на безопасной высоте стрижи. Полет нормальный. Коршун насладился вызванной его появлением паникой и гордо удалился. Солнце словно зависло в зените. Оказывается, я научилась смотреть на него не моргая. Сбылась мечта идиота.

P.S.:

«– Ты… кто… такая? — спросила Синяя Гусеница…
– Сейчас, право, не знаю, сударыня, — отвечала Алиса робко. — Я знаю, кем я была сегодня утром, когда проснулась, но с тех пор я уже несколько раз менялась.
– Что это ты выдумываешь? — строго спросила Гусеница. — Да ты в своем уме?
– Нe знаю, — отвечала Алиса. — Должно быть, в чужом. Видите ли…
– Не вижу, — сказала Гусеница.
– Боюсь, что не сумею вам все это объяснить, — учтиво промолвила Алиса. — Я и сама ничего не понимаю».